24 июня 2006. —Александр, вам не кажется, что сухопарый городничий – это новый социальный тип? Может быть, он изнемог на службе….
— Я знаю людей, конституция которых устроена так, что они очень много едят и все равно остаются худыми. Года два назад я был килограммов на восемь тяжелее и, наверное, упустил момент, когда мне надо было играть городничего.
—Тогда вы прямо на Фальстафа могли претендовать… Все-таки ваш городничий – это руководитель новой формации?
— Я очень плохо разбираюсь в руководителях и в их формациях. Сам я ни склонностями своими, ни внешностью, ни характером совершенно не похож на какого бы то ни было руководителя. Я могу руководить, но на очень узком участке, в своей области.
—А кстати, куда делся ваш «Русский Глобус», для которого пирамидчики «МММ» обещали даже здание построить?
— Он в анабиозе пребывает. Уже десять лет.
—Не может быть! Вроде бы так недавно это было…
— А очень быстро время бежит. Могу сказать, что после сорока оно вообще летит стремительно. Я даже знаю этому объяснение одно. Макаревич у себя на сайте поместил вопрос: почему с годами время все быстрее бежать начинает? И кто-то ему очень просто ответил: все дело в арифметике. Если тебе два года и ты прожил еще два года, это половина жизни. А если тебе сорок семь, то следующий год – это одна сорок седьмая… Нет, уже одна сорок восьмая твоей жизни. В общем, очень незначительная часть.
—Когда вы работали над образом Сквозника-Дмухановского, вас интересовало, что это за человек?
— Я практик. Я не работаю над образом. Это все чепуха школярская – метод действенного анализа и тому подобное. Про это хорошо в книжках читать. Практическая деятельность мало общего имеет с буковками на бумаге. Мое время – от выхода на сцену до ухода. Поэтому, кстати, во многих замечательных классических произведениях – у Лермонтова, у Шекспира – концы с концами не сходятся. Если человек нужен на сцене в данный момент, автор о нем думает. И актер вместе с ним. А когда он ушел, можно какие-то мелочи, детали упустить. В стройную, гармоничную картину ни одна роль не выстраивается. Так, чтобы можно было рассказать биографию персонажа до начала пьесы, и после ее окончания, и в промежутках между сценами. Что делал Дорн в Генуе целых два года? Черт его знает. Он говорит, что шлялся по улицам «туда-сюда, по ломаной линии».
—Как вам с Чусовой работалось?
— Я Нину полюбил. Я с ней раньше никогда не сталкивался, слышал, что есть Нина Чусова, такой энергичный скородельщик. Нет, она мощный режиссер, на мой взгляд. Мощный, крепкий, толковый. Она мастер, к которому имеет отношение понятие глубины и чего угодно еще…
—Вы себя комфортно чувствуете у таких диаметрально противоположных постановщиков, как, скажем, Анатолий Васильев и Нина Чусова?
— В конце концов – да. Я даже у мерзавца Деклана Доннеллана комфортно себя чувствовал.
—Почему вы называете его мерзавцем?
— Потому что он без объяснения причин уволил меня из проекта «Двенадцатая ночь»…
—Снял вас с роли Орсино? Неужели?
— Да. Спектаклю к десятому я полюбил эту роль, чего со мной практически не бывает. Я имею в виду – не бывает в маленьких ролях. Терпеть не могу, когда надо по сорок минут за сценой дожидаться своего выхода…
—Что между вами случилось?
— Трудно сказать. Вероятно, мы с Доннелланом оказались психологически несовместимы. Мне-то казалось, что у нас от спектакля к спектаклю нарастает взаимная симпатия, а у него на самом деле росла ненависть ко мне, которую он уже не считал нужным скрывать. Конфедерация за меня не вступилась. Могли отстоять хорошего парня, но не захотели. Сдали за понюх табаку. Я зол на них по-прежнему и при встрече здороваюсь очень холодно.
—А зачем отстаивать себя в спектакле человека, который вас не хочет?
— Я предлагал нормальную схему: дайте мне доработать до конца сезона, и мы расстанемся. Дайте дополучить мой успех, мои аплодисменты, мой актерский кайф…. Да бог с ними. Доннеллан очень талантлив, но талант с подлостью, к сожалению, сочетается. Легко. Что касается вашего вопроса о разных режиссерах, то, во-первых, я уже двадцать лет занимаюсь своей профессией и успел за это время чему-то научиться. Во-вторых, я воспитанник мхатовской школы, а там мне говорили, что мхатовский актер – это тот, кто способен сделать роль в любой режиссуре, экстремальной, этнической, традиционной…
—Сегодня это особенно актуально. Вас Табаков в МХТ не приглашал?
— Нет. Я же играл в «Табакерке» полсезона, и в итоге там конфликтная ситуация возникла. Я попал в тиски и вынужден был отменить спектакль в «Табакерке» по причине замены «Вишневого сада» на «Мизантропа» на Таганке. А Олег Павлович – он же производственник, он такие вещи запоминает. И правильно делает. Во МХАТ не приглашают. Да мне и здесь хорошо. Я решил дожить свой актерский век в Театре Моссовета. Видите, даже реликвии свои актерские на стенку повесил – фотография Анатолия Васильевича Эфроса, афиша «Мизантропа», им подписанная…
—Не зарекайтесь. Мало ли что в жизни бывает.
— Ну да, наверное. Но в крайнем случае это все легко с собой забрать.
—Я слышала, что Куценко сначала предлагали роль городничего…
— Я этого не слышал. Мне казалось, сама работа возникла из того, что есть такое замечательное явление природы, как любимый мною Гоша Куценко, и есть Нина Чусова, которую пригласили сюда и которая вполне справедливо решила, что Куценко и Хлестаков – вещи более чем совместные. Кто-то говорит, что это ходьба по проторенной дороге, многие вспоминают Макса Суханова, но если похожесть и существует, то это нормальная, хорошая похожесть. Никто ни у кого ничего не украл.
—Тем не менее Хлестаков Куценко и Хлестаков Суханова – одного поля ягоды.
— Ну да, по крайней мере, из одной шоблы…
—Трудно работать в спектакле, который сделан как бенефис Куценко?
— Я привык. У меня так судьба складывается. Я чаще актер на вторые роли.
—Гоша в качестве партнера по сцене вам нравится?
— Очень. Я к нему необъективен, у нас хорошие человеческие отношения, он мне симпатичен. Он добрый, контактный, неагрессивный. Бывают актеры – в буфете вроде нормальный человек, а на репетиции готов коллег растерзать по малейшему поводу. Гоша не меняется. Он и в работе не злобный, не мстительный.
—Саш, вы сейчас много снимаетесь…
— Слава богу. Это кормит мою семью.
—Как сериалы совмещаются с театром?
— Пока легко. В сериалах я тоже играю в основном роли второго плана, а это до двадцати съемочных дней. Ну, до тридцати. Если бы было больше, пришлось бы взять академический отпуск. Я бы хотел сыграть сквозную роль в десяти, двенадцати, пятнадцати сериях, но пока продюсеры мне не доверяют. Меня побеждают мои приятели типа Саши Балуева. А я пока проигрываю.
—Чувствуется, что вторые роли вам надоели.
— Нет, жаловаться не на что на самом деле. Я очень доволен тем, что имею. Да, сейчас у меня вторые роли, но я ведь пока не ухожу. Лет пятнадцать еще надеюсь поработать.
—А что потом?
— А потом надо место освобождать. С определенного возраста нельзя выходить на сцену.
—Это с какого – с определенного?
— После шестидесяти.
—И кто, позвольте спросить, такую планку установил?
— Сама природа ее устанавливает. Театр – это искусство спортивное, помимо все прочего. Не прет твоя энергия дальше второго ряда, если тебе шестьдесят, а тем паче семьдесят.
—Какой вы резкий человек…
— Сейчас уже нет. Раньше я был резче гораздо и, наверное, много из-за этого потерял в плане работы.
—Вы все-таки думаете, что городничий в «Ревизоре» – это второплановая роль?
— Конечно. Пьеса же называется не «Антон».
—Однако она называется и не «Иван». А ревизор только в финале приезжает.
— Тоже верно. Мы шутили между собой, что есть смысл подумать о «Ревизоре-2». Хлестаков на вертолете улетел, эти попереживали, немая сцена, и тут средствами кино, на экране, можно показать сиквел.
—Какое развитие событий вам видится?
— Один звонок по мобильному телефону – и проблема решена. Он через полчаса будет здесь, ноги мыть и воду пить.
—Кто – Хлестаков? А зачем это надо?
— Чтобы отомстить.
—Мне кажется, в финале пьесы их совсем другие проблемы волнуют. Настоящий приехал, сейчас головы полетят.
— Это отдельная история. С настоящим они договорятся.
—И я думаю, что договорятся. Откупятся.
— Конечно, откупятся. Городничий должен за пять минут выйти из ступора, развить энергичные действия, перетереть все с этим, с вновь приехавшим, а ребята его за это время найдут, Хлестакова, и он будет дерьмо собственное есть.
—У вас абсолютно сериальное мышление. Можете сценарную заявку подавать.
— На самом деле эти фактуры и эта жизнь – закрытая для меня область. Я не знаю ничего об этих людях и знать не хочу.
—О каких людях?
— О тех, кто наворовал очень много денег и теперь распоряжается судьбами регионов. Я их близко не видел, я могу только фантазировать на эту тему... Не надо по абсолютному счету, на сливочном масле оценивать соединение гоголевского текста с современной фактурой. Мы же не играем на сленге, не порем отсебятину. Или почти не порем. Я играю то, что написано в тексте. Я ищу содержание в ситуации, которая предлагается мне автором и режиссером. Работает только текст, особенно в театре. В кино можно ограничиться тремя словами и крупным планом. А наше дело – учить слова наизусть и максимально внятно транслировать их в зал. Если я проделаю свою работу хорошо, добротно, то и текст проделает свою работу в зале. А уж совместный наш труд будет либо вознагражден, либо, наоборот, порицаем – и толпой, и критиками.
—Вы на критиков обижаетесь?
— Мы все выражений не выбираем, но когда я читаю первую фразу: «Нина Чусова сварганила очередной шедевр», мне дальше читать не хочется. Зачем, ребята?
—Знаете, ребята, если вы хулиганите на сцене, почему мы, журналисты, не можем похулиганить в тексте?
— Хулиганство на сцене носит невинный характер. А здесь один человек явно хочет уколоть другого.
—Насчет невинности вы заблуждаетесь. Понятно, что критик обижает персонифицированно, а вы, в том же «Ревизоре», как бы случайно, не переходя на личности. Но и тут и там есть жертвы.
— Может, это хорошо? Такой спектакль должен задевать
—Давно хотела спросить, что означает ваша серьга в ухе?
— Да ничего конкретного. Она у меня лет десять уже.
—Вам идет. Пиратский имидж.
— Вот-вот. Мы столкнулись с Новодворской, она меня обозвала флибустьером, я ее за это поблагодарил.
—Вы не собираетесь вернуться в режиссуру?
— Если театр мне доверит, я, может быть, поставлю «Гамлета». Вот пьеса – сколько раз читаешь, столько раз мурашки по коже.
— Поставите и сыграете?
— И сыграю Клавдия. Это хорошая роль. Лучше, чем Гамлет.
Автор: Елена Ямпольская.

На страницу раздела
На главную