Иль он не прав?
"Моцарт и Сальери" у Анатолия Васильева
В театре на Сретенке проходят предпремьерные показы спектакля Анатолия Васильева «Моцарт и Сальери». Два года «Школа драматического искусства» не играла этот спектакль. Причина – трагическая гибель актера Владимира Лаврова, исполнителя роли Сальери.

О возобновлении Анатолий Васильев объявил еще в апреле. Тогда же объяснил, почему два года не играли этот спектакль: сложно найти и воспитать актера, который заменил бы "носителя стиля" - Владимира Лаврова. С новым Сальери, актером Александром Яцко, Анатолий Васильев работал над ролью с осени прошлого года. Результат показывает сейчас в театре на Сретенке, но пока для очень узкого круга - полную премьеру можно будет увидеть осенью.

Уникальное пространство сретенского Манежа (раньше "Моцарта" играли в узкой комнате на Поварской) также изменило спектакль. Он стал на полчаса длиннее. И не только потому что увеличились музыкальные фрагменты из Моцарта в исполнении ансамбля «Opus Post» под управлением Татьяны Гринденко. В новом интерьере куда просторнее зазвучал и "Реквием" Владимира Мартынова (ансамбль древнерусской духовной музыки «Сирин»), по-прежнему разбивающий спектакль на две неравные части: до "Реквиема" Сальери готовит преступление, после - расплачивается за него, пытаясь записать ноты под диктовку скрижещущего трезубцем черта.

Но "Реквием", торжественно и светло звучащий в храмовом интерьере "Манежа", и собственно спектакль не так уж легко притираются друг к другу. То есть, войти в "Реквием"- легче легкого: подгулявших в трактире Моцарта и Сальери отсекает от зрителя черный занавес, падающий словно с небес. Когда «внезапный мрак» развеивается, на сцене сидят певцы и музыканты. Хор – на двух крыльях белоснежной лестницы-стремянки. Внизу - скрипки, виолончели и контрабасы. Мистерия с певчими в изумрудных нимбах, монахами в черных одеждах, священниками, пляшущими чуть ли не трепака - действует на зрение как апофеоз. На слух - как пенье райских птиц. На чувства – как выход в то самое просветленное, сакральное измерение, о котором так неловко говорить в суе и после которого хочется только молчать.

Впрочем, вполне возможно, эта трудность "возвращения" в маленькую трагедию, где не музыка сфер звучит, а говорят словами - да еще такими, разъятыми "как труп" - Анатолием Васильевым запрограммирована. Вкусили гармонии - и к нуждам низшей жизни. К страстям. Что трудно.После «Реквиема» ждешь и не дожидаешься той самой тишины, с которой и начинается спектакль. Эту пустоту как мертвую точку долго то ли ждет, то ли ищет в себе Сальери. В белом накрахмаленном камзоле с комичными, как крылья бабочки торчащими фалдами, он выходит на сцену, садится на стул и долго молчит. Так «молчат», добиваясь отрешенности от всего личного, суетного, человеческого, танцоры буто и шаманы. Очевидно, сходная задача у Васильева – прежде чем актер вытолкнет из себя текст, он должен освободиться – и от опыта прежних интерпретаций пушкинского слова и от самого себя. Сухой, как кашель, резкий, как удары плеткой, с акцентами на ударных гласных, по сути, мертвый текст выталкивает из себя Сальери. Выталкивает, никак и ничем его не интерпретируя – ни мимикой, ни жестом, ни выразительной интонацией. Как будто помимо воли, как будто наперекор желанию молчать.

Сальери Александра Яцко красив, как когда-то Сальери Владимира Лаврова: рост, стать и чеканный профиль. Рыцарь в белых одеждах, служитель прекрасного он обнаружил изъян в себе и в мире. Его задача - вернуть утраченное равновесие. Алхимик и труженик он заполняет паузы опытами: опускает металлическую пластину в склянку с жидкостью, поджигает ее на спиртовке, наблюдает синее пламя и стучит молоточком по пластине. Смерть Моцарта готовит как очередной опыт – вынимает из коробочки черный крест, взвешивает его, откупорив, выливает яд Изоры в хрустальный бокал. Сальери убивает - как священнодействует, а священнодействует, словно играет свою "простую гамму". Все рационально и методично: добившийся совершенства, добравшийся до профессиональных вершин Сальери согласно какому-то закону должен теперь спуститься вниз. Убить Моцарта и тем самым восстановить гармонию - в себе и в мире.

Два крыла лестницы, на которой рассадит режиссер позднее певчих птиц словно вторят этой музыкальной симметрии. Две части пьесы, обрамляющие вершину, пик - "Реквием" - тоже. Как и два главных персонажа, наконец, разделенные пленкой прозрачной полусферы. Моцарт (его играет однофамилец Александра, Игорь Яцко, что само по себе уже мистика) нарушает стерильное пространство опытов Сальери. Появляется как черт из бутылки. В широченных черных штанах, огромном черном цилиндре, из которого словно и извлекает табор слепых музыкантов, одетых так, словно их и впрямь подобрали в ближайшем подземном переходе. Моцарт, как и Сальери, не «играет»: ни наивного гения, ни жертву предательства. Он выдает те же словесные гаммы. Но они рвутся, они хаотичны и аритмичны. Моцарт сучит ручонками, как балаганный Петрушка, когда радуется (прокричал «Гений и злодейство – две вещи несовместные», сказал «Ого», изумившись рожденному афоризму и захохотал, как последний идиот). Замолкает на полуслове, когда вдруг вспоминает свои «виденья гробовые».

Моцарт и Сальери, с их механическими жестами, пустыми глазами похожи на персонажей итальянской комедии. Они как два крыла, как две чаши на одной оси. Что перевесит – гений или злодейство? И перевесит ли? Или оба - только марионетки, которыми играют небеса? Исследуя закон равновесия, закон зеркальной лестницы, Сальери испытывает эфемерную материю - тот самый "нравственный закон внутри нас". И сам становится подопытным. Кто жертва в этой божественной комедии - уже не разберешь. Васильев же, хоть и наказывает злодея по законам мистерии адским пламенем и чертом, но как настоящий демиург дает нам светлую возможность и его оплакать. Иль он не прав?


Моцарт (Игорь Яцко, справа) оценил музыку Владимира Мартынова – большую часть спектакля он изучает его партитуру

Коммерсант, 18 июня 2002 года
Моцарт не прозвучал
Анатолий Васильев перенес спектакль на Сретенку
Анатолий Васильев, руководитель "Школы драматического искусства – театра Европы", официально открыл зал "Манеж" своего нового здания на Сретенке спектаклем "Моцарт и Сальери". Премьерой это нельзя назвать по двум причинам. Во-первых, нынешняя постановка – это возобновление спектакля 2000 года, а во-вторых, официальная премьера состоится осенью. Пока же публике предложили аванпремьеру, на которой побывала корреспондент Ъ МАРИНА ШИМАДИНА.

Главное отличие новой версии спектакля – это обстановка его презентации. Вместо секретности, которая окружала любую премьеру в старом здании на Поварской,– пресс-конференции, показ отрывков спектакля специально для прессы, фотографов и телекамер и праздничное оживление в роскошном фойе. Но Анатолий Васильев строго осадил зрителей, которые совсем уж было решили, что оказались в обычном светском театре и призывно захлопали перед началом спектакля. При внешней оттепели, соответствующей новому, неподвальному статусу театра, его внутренний климат и дисциплина остались по-прежнему спартанскими.

Сам спектакль, конечно, тоже изменился. Во-первых, новый зал, который может трансформироваться: в нем могут подниматься и опускаться пол и потолок, открываться и закрываться оркестровые ямы – изначально режиссер думал ставить здесь оперы. В "Моцарте и Сальери" зрительный зал в виде высокого амфитеатра занимает ровно четверть зала, все остальное обширное пространство отдано для игры, которая, правда, сосредоточена в центре площадки – за прозрачной пластиковой полукруглой перегородкой, где беседуют два композитора, и вокруг нее. Задний план почти не освоен и задействован лишь в эпизодах. Увеличился и состав участников – теперь их около семидесяти. В спектакле по-прежнему участвуют разодетая в самые невероятные костюмы, от кокетливых шляпок с вуалью до пиратских бандан и танковых шлемов, музыкальная группа Opus Posth под руководством Татьяны Гринденко и облаченный в благолепные золотисто-зеленые парчевые одеяния ансамбль древнерусской духовной музыки "Сирин". Но в помощь ему были набраны дополнительные хористы (они же, кстати, уже репетируют в новом спектакле Анатолия Васильева "Илиада", для которого Владимир Мартынов специально написал музыку).

Но главное изменение, которое и дало жизнь возобновленному спектаклю,– это ввод актера Театра имени Моссовета Александра Яцко на роль Сальери, первый исполнитель которой, Владимир Лавров, трагически погиб через несколько месяцев после премьеры. Этого артиста, однофамильца исполнителя роли Моцарта Игоря Яцко, Анатолий Васильев выбрал потому, что Александр – ученик Андрея Попова, у которого в свое время учился и сам режиссер. Сальери у Александра Яцко получился яростным и властным хозяином судьбы, у которого не дрогнула рука, протягивающая Моцарту смертельный бокал.

Спектакль разделен на музыкальные и собственно драматические эпизоды, когда актеры не играют, но размеренно и отрешенно от бытовых и привычных поэтических интонаций произносят текст, сопровождая свое чтение крайне замедленными, почти балетными движениями. В ткань спектакля вкраплены отдельные поэтические отрывки. Моцарт и Сальери во время дружеской пирушки читают друг другу свободолюбивую лирику Пушкина, невесть откуда взявшиеся музыканты поют "Моцарт на старенькой скрипке играет" Окуджавы. А после внезапного падения черного занавеса, за которым скрывается выпивший яд Моцарт и его отравитель, трое в черном читают пушкинское стихотворение "Поэт и толпа", едва различимое под завывание и грохот бури, символизирующий маленький конец света. После чего следует великолепный "Реквием" Владимира Мартынова, который впервые в истории постановок пушкинской трагедии используется вместо оригинального моцартовского. (Кстати, одним из вариантов был реквием Сальери.) А когда Моцарт предлагает другу послушать его "Реквием" – в зале звучит тишина.

Новые известия, 18 июня 2002 года
Елена Ямпольская
Уж. Полночь. Близится
Хроника одного вечера в "Школе драматического искусства"
"Моцарт и Сальери" - первый спектакль, который мне посчастливилось увидеть в театре Анатолия Васильева, том самом дворце на Сретенке, отгроханном с неземной щедростью столичных властей, где стеклянная крыша, и переходы а-ля итальянский дворик, и всюду теплое лакированное дерево, и со всех сторон понатыканы таблички "служебное помещение", "просьба не входить"... Эта красота существует уже больше года, но прежде Васильев не собирался переводить свою "сакральную" деятельность на низменные репертуарные рельсы (афиша, касса, публика, буфет), и потому широкие массы критиков его абсолютно не интересовали.

Беда подкралась незаметно. Благоговейная тишь вокруг "Школы драматического искусства" напрягла московскую мэрию. Пошли разговоры, а не отобрать ли дареное назад - ведь сколько в Москве маленьких театров, куда зрители толпами ломятся...

Васильева подобный передел собственности категорически не устраивает, что он недвусмысленно продемонстрировал, выпустив первую за год большую премьеру и пригласив на нее обыкновенных театральных рецензентов, лишенных всякой сакральности, а временами даже и духовности. Прежде чем приступить к пересказу сценического полотна под названием "Моцарт и Сальери", считаю своим долгом заявить, что позиция "я дал, я и обратно взял" подрывает престиж властей не меньше, чем репутацию отдельного человека. Раньше надо было думать.

Чтобы под ломаной прозрачной крышей установился "правильный" свет, спектакль начинают в двадцать один ноль-ноль. Однофамильцы Александр Яцко (Сальери) и Игорь Яцко (Моцарт) появляются перед публикой поочередно. Первый, весь в белом, несколько минут молча пялится в зал, после чего вдруг отрывисто выкрикивает: "Все. Говорят. Нет. Правды. На.Земле...". И далее по тексту - с остановками после каждого слова. "Отверг. Я. Рано. Праздные. Забавы...". Слова выплевываются по одному, как косточки, как бусины с разорванных четок. Страшно хочется ухватиться за ниточку и вытянуть из актерских внутренностей хоть одну целую фразу. Астматический ритм заколачивает в голову гвозди. "Кто. Скажет. Чтоб. Сальери. Гордый. Был. Когда. Нибудь. Завистником. Презренным......

Издалека тяжелой командорской поступью приближается черный человек с косицей и улыбкой до ушей - Моцарт. Тайная надежда, что этот возьмется за ум, не оправдалась. Легкокрылого гения повело в ту же степь: "Сейчас. Я, Шел. К тебе. Нес. Кое. Что. Тебе. Я. Показать...".

Вместо слепого скрипача на сцену вывалилась целая группа живописных бродяг с пюпитрами, подрамниками, треножниками, сеялками, веялками... Под чернобуркой, темными очками и малиновым беретом удалось опознать Татьяну Гринденко. Все остальные - соответственно, ее группа Opus Posth. Музицировали они хорошо, но долго, так что сюжет, не успев даже толком завязаться, основательно притормозил. Упитанный человек с венчиком вокруг лысины даже исполнил соло на барабане, в то время как Моцарт невозмутимо лыбился и складывал глаза в кучку, а Сальери, собрав всю мощь легких, изрыгал: "Мне. Не. Смешно. Когда. Маляр. Негодный...".

Притомившись орать, господин Антонио уселся лицом к публике, выбрал себе, как молодой Ираклий Андроников, одно лицо в зале и уставился на него с упорством, достойным лучшего применения. По чистой случайности лицо оказалось моим. Пытка гляделками тянулась минут пять, то есть бесконечно. Я. Извертелась. Вся. На лавке. Сидя. Неловко. Чрезвычайно. Было. Мне.

Наконец, Сальери вспомнил, зачем его сюда позвали, придвинул к себе туалетный столик с кучей медицинских принадлежностей (спиртовка, пинцет, колбочки, пузыречки) и там, где прежде музыку он разъял, как труп, начал готовить ядовитое снадобье. Пока он химичил, то бишь алхимничал, на сцену с металлическим грохотом выползло совсем уж неудобоваримое существо - в двух разных башмаках и рыцарской амуниции, удачно соединенной с илизаровским аппаратом для выпрямления костей. Не проронив ни слова, оно (существо) полязгало, отвлекло внимание и скрылось.

Далее последовала недолгая попытка возобновить действие. Моцарт и Сальери пролаяли друг другу, что полагается ("Мой. Requiem. Меня. Тревожит..." - "Откупори. Шампанского. Бутылку. Иль. Перечти. "Женитьбу. Фигаро"), однако дог-шоу прервалось выходом гитариста, ни к селу ни к городу исполнившего "Не оставляйте стараний, маэстро, не убирайте ладони со лба...". От плохого поэта Окуджавы снова вернулись к Пушкину и немножко почитали его стихи, вне всякой, впрочем, связи с "Моцартом и Сальери". Едва Моцарт поднес к губам отравленный бокал, с потолка упал черный занавес, отрезав публику от сцены

На главную
На главную раздела